Проблемы в образовании и науке

Александр Привалов: Образование погибло

Опубликовано  5 сентября, 2014 - 10:12

Мы можем констатировать, что школьное образование в стране погибло. Образование как единая система, на мой взгляд, находится за точкой невозврата. И восстановить его, пожалуй, уже нельзя. Если когда-нибудь у кого-нибудь дойдут руки, образование придется делать заново.
Александр Привалов, научный редактор журнала «Эксперт», давно и пристально следит за судьбой отечественного образования. «Вы хотите поговорить о школе? Уныние — вот как описывается школа сегодня!», — это первая реакция Привалова на нашу просьбу об интервью.
Эксперт рассказал сайту «Православие и Мир», кому и зачем понадобилось убивать школьное образование, как спасти то немногое, что от него пока еще осталось, и кому это делать.
Нарушение принципа

Во всем, что делается в правительстве с образованием, нарушен главный принцип. Он таков: в школе, в школьных делах понимает ровно один человек — учитель. Тот, кто не ходит в класс — причем не иногда, в качестве свадебного генерала — а каждый день или хоть несколько раз в неделю, тот вообще, по-хорошему, должен бы молчать об этих делах. Молчать и вежливо слушать, что добрый учитель скажет. Но сделано ровно наоборот. Единственным, кто не получил никакого голоса в ходе бесконечной реформы образования, оказался учитель. Собственно, этого достаточно, это приговор.

Лет примерно пятнадцать назад захотелось мне для журнала «Эксперт» поговорить на гуманитарные темы с тогда еще живым академиком Александром Михайловичем Панченко. Звоню ему, он подходит к телефону, и я представляюсь и говорю: «Скажите, Александр Михайлович, что с нами происходит?» Если вы хотя бы раз видели его по телевизору, то помните его великолепный могучий бас. И вот он говорит мне по телефону: «Ну что, — своим могучим басом, растягивая слова. — Мы — гибнем». Мне это запомнилось на всю жизнь. Запомнилось в первую очередь потому, что он оказался прав.

В случае с образованием — мы можем констатировать, что оно погибло. Образование как единая система, на мой взгляд, находится за точкой невозврата. И восстановить его, пожалуй, уже нельзя. Если когда-нибудь у кого-нибудь дойдут руки, образование придется делать заново.

Дело в том, что если смотреть на образование — прежде всего школьное — оказывается, что это такая двойственная вещь. Выполняет она две ключевые функции. С одной стороны, образование — это система социализации конкретного индивидуума. Ходит в школу маленький человек. Его там через какие-то шестеренки пропускают, он выходит индивидуумом, социализированным именно в этом обществе — готовым для жизни, дальнейшего продвижения именно в нем.

С другой стороны, система образования — это, конечно, нациеобразующая институция. Знаменитая фраза Бисмарка о том, что битву при Садовой выиграл школьный учитель, об этом и сказана. Без прусской школы не было бы прусской армии, не было бы прусского государства: прусская школа сделала нацию, которая оказалась способна на такие-то деяния. Такой вот штуки, как школа, которая была бы готова воспроизводить нацию, в России больше нет.
Прелести экономии

У меня нет ощущения, что школы не стало случайно. У меня есть ощущение, что она была сознательно реформирована таким образом, что в итоге оказалась разрушенной. Потому что, когда идет броуновское движение — чисто случайное, что в голову взбредет, то мы и воротим, -то исходя из простых соображений теории вероятности, должно быть что-то на пользу, а что-то во вред. Но здесь, в образовательной реформе, если и есть какие-то плюсы, то их надо очень специально искать. И я их, честно говоря, не вижу.

Я бы рад был присоединиться к модным сегодня конспирологам и сказать, что реформа — это заговор мировой буржуазии или еще чей-то. Но самое плохое в том, что и этого я сказать не могу. Потому что даже и заговора там не видно. Единственное, что прослеживается в этом бесконечном реформировании (вообще, это совесть надо иметь: более десяти лет непрерывно реформируют; лучше бы уж взяли и убили сразу!) — так вот, единственный замысел, который прослеживается с начала до конца — это замысел экономии.

Правительство рассматривает образование как затратную сферу. Оно не рассматривает образование как сферу производительную, даже больше — как единственную производительную сферу, безусловно необходимую стране — ведь без нее никакие другие производительные сферы не могут существовать. Но для правительства затраты на образование суть всего лишь затраты. Для него это исключительно потеря денег.

Поэтому перед теми орлами, которые завоевали монополию на распоряжение этой сферой, перед нашими дорогими реформаторами образования поставлена была, насколько я понимаю, такая задача: значит, ребята, денег на это образование идет немерено, а на самом деле никому оно так уж особенно и не нужно. Поэтому сделайте, пожалуйста, так, чтобы все было прилично — чтобы было как у людей, чтобы с современными словами, что вот образование на грани фантастики, по последнему слову науки двадцать первого века — но при этом, чтобы было подешевле.

И они взяли под козырек: «Не вопрос! Сделаем так, что будет и дешево, и двадцать первый век!» Причем, заметьте, что очень важно — под это дело реформаторы получили совсем неплохие деньги. Наше государство, которое не видит особой пользы в образовании, тем не менее несколько лет подряд повышало на него ассигнования. Предполагалось примерно следующее: мы вам сейчас даем деньги, и вы на эти деньги, будьте добры, обеспечьте дальнейшую «эффективность». Или, говоря простым бухгалтерским языком, сделайте так, чтобы потом денег на вас шло поменьше. Собственно, именно это и было сделано.

Денег будет поменьше. Траты федерального бюджета на образование будут уменьшаться с каждым годом довольно быстро — они уже уменьшаются. Нам говорят, это потому, что были приняты перемены в бюджетном кодексе и прочих такого рода законоположениях, которые огромную часть затрат на общее образование переносят на регионы. На бумаге, несомненно, так оно и есть.

На бумаге получается, что затраты на образование федерального центра плюс затраты регионов, плюс все остальное, -то есть то, что тратят на эти цели бизнес, частные лица, не важно, все вместе, — общие затраты на образование будут расти. Но регионы справедливо замечают, что денег у них нет. Не только на образование — вообще нет. Поэтому уже с этого года, а с будущего тем более, каждый губернатор будет ежедневно ломать голову над тем, что ему недофинансировать. Строительство дорог? Биржу труда? Ему недофинансировать программу отопления бедных районов, программу газификации или ему недофинансировать образование?

Выбор этот смертелен. Ничего нельзя недофинансировать, а денег-то нет. Поэтому когда нам рассказывают, что совокупные затраты на образование будут расти, нам просто врут. Не добросовестно заблуждаются, а именно врут. Потому что реформаторы лучше меня знают, как обстоят дела с финансами в регионах.
Плоскость и герметичность

Почему надо было делать образование дешевле? На мой взгляд, мысль за этим может стоять следующая. Собрались эти люди в своем кругу, посмотрели друг другу в глаза и честно признали: страна деградирует. За девяностые годы отмерли десятки отраслей промышленности, еще десятки отмирают прямо сейчас. Страна сжимается, хозяйство страны уплощается. Есть исключения, конечно. Но если говорить в целом, то количество отраслей, подотраслей, ещё живых направлений научных исследований всё время уменьшается. А, значит, уменьшается и количество знаний, необходимое для функционирования этого механизма.

И вот эти люди спросили себя: кого же мы будем обманывать, продолжая из последних сил поддерживать систему, которая обучает основам ядерной физики каждую шпану? Мы зачем это делаем, мы кого надуваем? Тогда ещё не было «арабской весны», но и до всякого Туниса нетрудно было догадаться, что если готовить прорву излишне хорошо образованных молодых людей, то эти молодые люди, выйдя из учебных заведений, поймут, что заниматься им в своей стране абсолютно нечем. И тогда они устроят какую-нибудь революцию. «Хотим ли мы этого?», — спросили себя. «Наверное, не хотим». А что надо делать? Раз уплощение страны остановить мы не можем и не умеем, значит, систему образования надо привести в соответствие с реальностью.

С этой линией мысли можно не соглашаться — я, например, не совсем с ней согласен. Но нельзя отрицать, что в ней есть логика. Но даже если так, все равно, с образованием можно было обойтись мягче. Можно было сесть и подумать: как на уменьшающиеся средства сделать систему образования, которая будет, тем не менее, сохранять возможности восстановления? Сохранять возможности восстановления самодостаточности страны.

Понятно, что в современном мире полной самодостаточности нет ни у кого. Все друг от друга зависят, все что-то такое друг у друга покупают, друг другу делегируют. Но если страна не сохраняет какого-то куска, в котором она сама себе хозяйка, у нее безнадежное положение. Либо мы сохраняем возможность какие-то куски делать самим, а какие-то куски в будущем, может быть, присоединить к этому, -либо мы деградируем. Причем, если в системе образования деградируем быстрее, чем в других сферах, то всё. Вопрос снят. В ближайшие четыре-пять тысяч лет ничего тут не будет.

Надо было бы созвать умных людей, сесть и придумать что-то менее катастрофическое. Но именно этого и не произошло. Было сделано прямо обратное. Была создана феноменально герметическая система принятия решений в образовании.

Наверное, даже решения о размещении стратегических ядерных сил принимаются менее секретно, чем все эти годы принимались решения по реформе образования. Каждый раз, когда призывали общественность поучаствовать в обсуждении, это делали исключительно издевательски. Блестящим примером этому является большой закон об образовании, который приняли в декабре.

С одной стороны, он висел на сайтах, специально подготовленных для обсуждения, для принятия замечаний от граждан. Висел он там чуть не два года — столько не надо, это безумие. Потому что все, кто имел что сказать, сказали за первые же недели. Но как было организовано это обсуждение? Во-первых, сделали так, что люди, оставляя замечания, не имели возможности посмотреть, что уже было сказано. Поэтому не было возможности создать общественное давление в конкретных точках. Во-вторых, итоги обсуждения подводили сами авторы законопроекта. Какие они хотели замечания принять, такие и приняли. Какие не хотели — те и опустили. И главное, возразить было нечего. «Ребята! — могли спросить авторы закона. — Мы же вынесли проект на всенародное обсуждение? Вынесли. Вы обсуждали? Обсуждали. Чего вы еще хотите?»

В итоге получилось плохо. Действительно, удалось создать все основы для удешевления школы. Но, повторяю, я считаю эту задачу ложной. Мне очень нравится любимая фраза моего постоянного собеседника Евгения Александровича Ямбурга, известного не только в Москве школьного директора: «Сэкономите на школах — разоритесь на тюрьмах». Для меня это очевидно. Для Ямбурга очевидно. Для любого человека на улице это очевидно. Для реформаторов — нет.
Стандарты и гарантии

Итак, создано базовое условие — решено экономить на школах. Что дальше? По Конституции Российской Федерации всеобщее среднее образование в нашей стране — бесплатное. Но Конституция — это обобщающий документ. В нем не сказано, что конкретно называется средним образованием, бесплатность чего гарантирована. И в результате гигантских усилий в этой самой герметической кабинке, где делается реформа, принимаются новые государственные стандарты школьного образования. И в них, по сути, не сказано ничего.

Говорят они только, что выпускник, допустим, старших классов должен иметь такие-то и такие-то компетенции. Причем, прописаны они с большим запасом. К примеру, выпускнику средней школы после прослушивания курса словесности полагается иметь лингвистическое чутье, редакторские навыки, еще какие-то навыки… Да, таких людей нельзя в редакциях московских журналов найти! А этого якобы требуют от каждого выпускника каждого класса каждой школы. Хитрость тут в том, что требования максимально неконкретны.

Если бы в стандарте было сказано, что выпускник школы, прослушав курс, например, географии, должен знать основные объекты Северного морского пути, уметь объяснять его экономическое, политическое, военное значение — это было бы проверяемо. Но когда стандарт говорит, что человек после курса географии должен уметь географически мыслить — что я смогу проверить? Должен он знать Северный морской путь или не должен? Не написано. Должен уметь показать его на карте? Не сказано.

Стало совершенно неизвестно — с того момента, как стандарты приняли — что на самом деле гарантирует государство, гарантируя дитю бесплатное среднее образование? Что хочет, то и гарантирует. Что даст, за то и спасибо.
Учитель, чиновник и педагогические измерения

Руководство страны говорит: надо повышать статус учителя. Это значит, что надо повышать ему заработную плату. Но основная-то идея — экономить на всем. Значит, что надо сделать? Правильно! Сократить количество учителей.

Сначала происходит простая подтасовка. Вместо того чтобы говорить о величине учительской ставки, говорят о его зарплате. Никто не спрашивает, сколько учителю нужно ставок взять на грудь, чтобы хотя бы штаны носить целые иногда. Ему говорят: будет тебе зарплата как средняя по региону, но уж ты будь добр, уж ты давай… По «дорожной карте» развития образования, которая опубликована в начале текущего года, — собственно, она опубликована 30 декабря, под елку, а прочли ее в начале января — прямо написано: насколько будет уменьшаться количество учителей, насколько будет увеличиваться средняя нагрузка на оставшегося учителя.

Если бы у реформаторов была цель — экономить сегодня, но дать школе шанс восстановиться в будущем, они сохранили бы очаги «живых» школ, где действуют заслуженные педагоги, и не мешали им. Еще князь Кропоткин разумно замечал: люди лучше учреждений. Система образования в Российской Федерации, на мой взгляд, очень нехороша, но в ней по-прежнему очень хороши отдельные люди. И, в принципе, можно было бы им дать шевелиться — что, собственно, и было в девяностых.

Девяностые годы для образования были, с одной стороны, временем страшным, потому что денег вообще не было. Но с другой стороны — они остались временем, которое многие вспоминают с восторгом, потому что людей не трогали. Да, денег практически не платили, но и не мешали. Педагоги могли делать то, что умели. Многие блестящие до сих пор сохранившиеся школы — они оттуда, из девяностых. Когда людям, у которых загорелись глаза, никто не мешал. Они работали. Они что-то сочиняли. С кем-то советовались. Делали. А теперь этого не получится, потому что очень расплодилась образовательная ветка вертикали власти.

Этих чинуш образовательных очень много. По-моему, уже если не больше, чем самих учителей, то сравнимое количество. И им надо все время доказывать, что они недаром едят свой хлеб. И вот они приходят в школы и натурально мешают учителям жить. «А вот покажите нам план уроков, который вы разработали в августе». «А почему у вас написано, что на уроке 42 в марте вы будете говорить о том то, а вы об этом не говорили, а говорили на уроке 41?». «А не угодно ли вам выйти вон и больше ни в какой школе никогда не работать?»

Это все горькое безумие, но оно объяснимо. Эти чиновники — видимо, часто глядя в зеркало — никому не верят. Никому. А верят они исключительно в то, что сами называют «педагогическими измерениями». Вот недавно было двадцать лет Высшей школы экономики. Это основной идеологический центр всей реформы образования. И в парадном интервью ректор этой школы Ярослав Иванович Кузьминов вторым по важности достижением возглавляемого им университета назвал развитие этих самых педагогических измерений. Что это такое? На мой взгляд, их суть объясняется очень просто. Педагогические измерения — это искусство судить о качестве образования, не глядя ни на ученика, ни на учителя, а глядя исключительно в бумажки.

Чиновники не верят людям. Ну как это я спрошу у тебя, хорошая ли школа в соседнем квартале? Кто ты такой? Кто я такой? Я себе тоже не верю. Поэтому давайте-ка мы создадим такую кучу бумажек, чтобы по ним о качестве школы в соседнем квартале можно было бы судить, якобы, бесстрастно и объективно. И эта гора бумаг в школе растет с каждым годом. И уже давно перестала быть шуткой фраза, что школа — это то место, где дети мешают учителям заполнять бумажки для департамента образования.

Конечно, чиновники были всегда — не менее наглые и не более грамотные. Большевистские чиновники первых лет революции — это та еще песня, и царскую систему образования они тоже тогда развалили. Но есть одно «но»: в царской России хоть и было по тем временам очень неплохое образование, но оно было, по сути, элитарно. В его рамках обучалось даже не пятьдесят, а от силы процентов пятнадцать-двадцать юношества. То есть, по сравнению с советской системой всеобщего образования, остатки которой гибнут сейчас, охват был намного меньше.
Задачи на усложнение

При всех ее минусах советская школа была действующей системой, которая обеспечивала некий базовый уровень образования практически всем. Разумеется, ближе к концу Советского Союза, эта система уже сильно проскальзывала. Но, тем не менее, большую часть населения она пропускала через свои шестеренки, и из этого много чего следовало.

Например, следовало что люди — наши, советские поколения — имеют общий канон. В нас вдолбили немалую сумму общих знаний. У нас есть общие цитаты из Грибоедова и Островского, общее знание о «Войне и мире». В современной школе от этого канона остаётся всё меньше. Ей вообще сегодня несопоставимо труднее, чем было школе в советские времена. Задачи, которые стоят перед ней, все более и более отличаются от советских задач в сторону усложнения.

Первое — сами дети. Материал, который поступает в школу сегодня, эти детишки, более нездоровые. У них масса врожденных хворей, самым разным образом ограничивающих их возможности.

Второе — неимоверно выросло, по сравнению с советскими временами, и продолжает расти социальное расслоение. Для школы это бич. Одно дело, устоявшаяся схема, когда в Вест Энде Лондона живут люди одного социального слоя, а в Ист Энде — люди другого слоя. В современной Москве этого нет. Социальные расслоения проходят через большинство школьных классов, и это каторжное усложнение работы учителя. Затем, катастрофически быстро меняется национальный состав. Во многих школах той же самой Москвы большинство детей, приходящих в первый класс, плохо или совсем не говорят по-русски.

ЕГЭ кардинально изменил подход к школьному образованию. Он сделал школьное образование плоским. Детей все последние годы не учат, а натаскивают на бессмысленное дело. Ну, бессмысленный этот тест! Он, может быть, и хорош сам по себе: когда дитё прилежно учится, оно между делом заполнит любую такую бумажку, поставит в ней галочки и даже не вспомнит о ней назавтра. А когда вся учеба сводится к заполнению этой бумажки, то очень быстро выясняется: никаких содержательных разговоров с ребенком никто вести уже не успевает, да и не хочет.

Когда детей учат ставить галочки, это катастрофа. Потому что главная функция школы состоит совсем в другом — в том, чтобы привить ребенку способность к обучаемости. А дети, которые сегодня выходят из большинства школ, в дальнейшем не обучаемы. Это по-человечески потерянные люди, их безумно жалко. Вот для чего классическая гимназия в царской России с упорством, многим кажущимся диким, продолжала заставлять детей учить не только латынь, но и древнегреческий. Потому что школе остро необходима заведомо трудная работа. Человек с блестящими природными способностями прочел учебник по физике и запомнил — учить его не надо. Но древнегреческий надо учить при любых способностях. Более того: чем выше твои способности, тем труднее заставить себя сидеть ровно и работать.

И когда нам сегодня говорят, что школа должна учить, исходя из интересов детей, что нельзя давать те же домашние задания детям — я не против. Но тогда скажите об этом открыто, вслух: ребята, школа — это такое место вроде камеры хранения. Вы туда сдаете дитё утром. Оно не бегает по улицам, не нюхает клей в подвалах, не нападает с ножиком на себе подобных. Оно сидит тихо до вечера. И все. И больше ни о чем нас не спрашивайте. Если вы ничего другого не умеете, скажите это вслух. И, может быть, вас скорее на ваших постах сменят.

Эти задачи усложняются волнообразно, а свободы рук и финансовых возможностей для их разрешения становится все меньше. Это очень и очень скверно. Что я должен сказать всякому нормальному человеку? Всякому нормальному человеку я должен сказать старую максиму: спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Живые люди сами по себе, без государства, не могут спасти единую систему образования. Но они могут и должны спасать отдельные школы, в которые ходят их дети.
Путь спасения

Как родителям спасти школу? Есть некие формальные основания. Дело в том, что в школах существуют так называемые попечительские советы — они имеют некоторые полномочия, а если не имеют, то могут их захватывать. Приходите в ту школу, куда ходят ваши дети, куда должны пойти ваши дети, разговаривайте с учителем, разговаривайте с директором. Они живые люди, они любят, когда с ними нормально общаются, а не взаимно орут. Спросите, чем помочь. Им очень надо помогать. Причем, часто помогать надо вовсе не только и не всегда обязательно деньгами. Есть масса иных способов.

Можете что-то детишкам рассказать как специалист — расскажите. Можете привести того, кто может рассказать — приведите. Можете своими связями «покрышевать» их от департамента образования — сделайте это. Если вы нашли для своих детей школу, которая в принципе вас устраивает — делайте для нее все, что можете.

Перед заключительными этапами реформы, я буквально каждую неделю разговаривал о ней с самыми разными людьми. И они все давали мне одну и ту же оценку. По оценке специалистов, на конец нулевых годов школой в России была каждая седьмая. Или каждая шестая, седьмая, восьмая. Эта цифра зависела от оптимизма говорящего, но все они выделяли какую-то долю школ, где действительно учили. И образование детей во все большей степени становится ответственностью родителей.
Домашняя школа — подполье. Платная школа — неизбежность

Роль домашнего образования сегодня получается гипертрофированной, а это нехорошо. Оно имеет свои плюсы, конечно, но в целом его популярность — от несчастья. Что-то дурное должно случиться со страной, чтобы домашнее образование стало массовым.

Все последние годы лучшие московские учителя норовили отползти от школы. Они брали минимальные нагрузки и уходили в репетиторство, где за один день зарабатывали больше, чем за месяц школьной работы. И те родители, кто все-таки хотел учить своих детей, а не натаскивать их на ЕГЭ, тоже поневоле перемещались к репетиторам.

Но, увы, родители тоже разные. Сказать, что они все одинаково понимают ценность образования для своих детей, значило бы сильно приукрасить действительность. Не морочьте ребенку голову, не надо нагружать его домашними заданиями. Держите его, чтобы он сидел тихо в классе, а потом дайте ему аттестат и отстаньте навсегда — к сожалению, так думают очень многие взрослые. И поэтому я — сторонник сбора всех сил, какие есть. Сторонник того, чтобы родители, которые действительно хотят для своих детей образования, не уходили в домашнее подполье, а объединяли усилия вокруг уцелевших школ. Это надо делать. Школы умрут без вас, а вы без них, так что это обоюдный интерес.

Надо отдавать себе отчет, что среднее образование будет все больше становиться платным — это неизбежно. Не надо по этому поводу слишком уж печалиться. Помните? Еще в советское время говорили: «Кто лечится даром — тот даром лечится». Или: «Кто учится даром — тот даром учится». Нужно создавать цивилизованные инструменты для работы в новых условиях. Нужны образовательные кредиты, нужны меценаты, нужны фонды поддержки талантливых детей.

В общем, нужны вещи негосударственные, но способные смягчать пробелы в государственной политике. Смягчать не фронтально, а именно по конкретным направлениям, для конкретного способного ребенка, в конкретном квартале, где набралось два десятка не просто умных, а активных умных отцов и матерей, которые сбились в кучу и держат на плаву местную школу.

В 1981 году мне довелось съездить в Польшу. Там тогда был страшный кризис; в Варшаве было два предмета в свободной продаже: из непродовольственных товаров — цветы, из продовольственных — уксус. И поляки рассказали мне чудесный анекдот: «Какой выход из создавшегося положения? Выходов два — один более вероятный, другой менее вероятный. Более вероятный заключается в том, что с неба спустятся ангелы и все нам устроят. Менее вероятный — что мы сами что-нибудь сделаем». Этот анекдот — про нашу сегодняшнюю школу и про нас.

Записал Михаил Боков
nanonewsnet.ru/articles/2014/aleksandr-privalov-obrazovanie-pogiblo

О бюрократии в российском высшем образовании и науке



Опубликовано ssu-filippov в 3 сентября, 2014 - 00:09

О том, как бюрократы от высшего образования и науки не дают работать преподавателям российских вузов, рассказывает кандидат филологических наук, доцент Центра типологии и семиотики фольклора РГГУ Александра Архипова.

Александра Архипова – к.ф.н., доцент центра типологии и семиотики фольклора РГГУ. Александра Сергеевна Архипова в 2000 году окончила Российский государственный гуманитарный университет по специальности «филология». В 2004 году там же защитила диссертацию на тему «Анекдот и его прототип: генезис текста и формирование жанра». С 1999 года читает в РГГУ лекции в рамках курсов «Общая фольклористика», «Интерпретация фольклорного текста», «Русский городской фольклор и народная культура XX века». Доцент Центра типологии и семиотики фольклора РГГУ. С 2005 года является членом редколлегиии серии «Антропология/Фольклор» Объединенного гуманитарного издательства (ОГИ). А с 2014 и старшим научным сотрудником РАНХиГС.

1 сентября. Для меня это день линеек и очередей. Накануне очередь за школьными принадлежностями. Утром линейки из букетов перед школой во дворе. Бабушки стоят в очереди, покупая тортики внукам-первоклассникам. А вот стоит другая очередь, нервно переминающаяся с ноги на ногу у регистрационного окошка наркологического диспансера, — это сотрудники одного из бакалавриатов крупнейшего университета Москвы пришли получать справки, чтобы работать профессорами и доцентами. Да и в психоневрологическом диспансере такая же картина — там очередь ученых за доказательствами, что они не психи.

Это, увы, правдивая картина. Уже несколько лет мы должны получать справку о несудимости и множество других нелепых справок.

На этом месте внимательный читатель статьи скажет:

«Cтойте, стойте! Ведь справка о несудимости, при всей своей полной нелепости, уже несколько лет как востребована — и все стонут, но носят».

Но сейчас картина стала гораздо интереснее. Ситуация с высшим образованием выглядит так: Олимпиада, #крымнаш и экономия. Поэтому для многих вузов, в том числе и для РГГУ, естественный путь экономии следующий — уволить всех полуставочников, то есть работающих по договору. А это половина университета.

«Почему так много?» — спросите вы.

Поскольку вузы обязали поднять зарплаты преподавателям, а денег нет, вузы в ответ поднимают планку нагрузки. Полная ставка должна включать гораздо больше лекционных часов, чем раньше. Если ты преподаешь магистрантам, такой нагрузки никогда не будет: магистрантские группы маленькие, а предметы специальные. В результате тебя переводят на половину или четверть ставки.

Обязали вуз платить на полную ставку, скажем, 60 тыс.? Прекрасно! У нас четыре человека работают на четверть ставки каждый, получают по 15 тыс. При этом раньше ты на полную ставку читал такое же количество курсов, что и на четверть.

Следующий шаг: в РГГУ и в других вузах увольняют на лето всех полуставочников, то есть половину университета, обещая вернуть, когда (если) группы будут набраны. При этом летом ты все равно принимаешь вступительные экзамены, хотя официально уволен. И вот до первого сентября пара дней — и половине университета, которую же сам отдел кадров из-за экономии уволил, теперь вдруг сообщают, что просто так мы вас обратно не возьмем — вы сначала принесите нам справку о несудимости и вот эту справочку о прохождении полной (!) медкомиссии (строго в одной поликлинике), и еще много чего. Справки за один день не делаются. Справка о несудимости вообще делается один месяц, а занятия начинаются 1 сентября.

Получается, что первый месяц мы читаем лекции бесплатно, потому что зачисляют нас с октября, когда все справки собраны.

Кроме того, вызывает удивление сам набор этих справок. Почему медицинские проверки сотрудников вузов стали обязательны? Нам теперь некуда девать время врачей? Конечно, тенденция государства сделать из ученых и преподавателей академических чиновников очевидна, но все больше на каком-то уровне к этом прикладывается здоровая порция локального чиновничьего маразма. Например, среди таких справок в университетах Сибири и примкнувшего к ней Питера требуется справка о флюорографии, а в Москве ожидается введение нового правила — справки об отсутствии сифилиса. Будем изящно прикалывать ее поверх академического CV на трех языках. В двух вузах от преподавателей потребовали справки, что они не педофилы (!). В нескольких – пройти полный медосмотр, включая стоматолога.

Кроме того, университетское начальство при устройстве на работу знакомит преподавательский состав с обширным набором запретов.

Например, нельзя появляться в маечках и топах, приоткрывающих плечи. В короткой юбке — то есть выше колена — тоже нельзя.

Вы подумали про вуз в Чечне? Напрасно, это крупнейший вуз Северной столицы.

А вот на настоящем Севере, в одном из федеральных университетов, преподаватели женского пола обязаны ходить на работу в колготках и юбках по колено. А за окном минус 35. Длина юбки не дает покоя множеству ректоров, и они выпускают много указов, регламентирующих такое поведение. Смешно то, что такие служебные инструкции учитывают даже малейшие нюансы. Например, нельзя, чтобы бюстгальтер выглядывал из-под одежды. Конечно, проследить за выполнением этих инструкций трудно, хотя вот меня однажды выгнали из отдела кадров родного университета, когда я пришла туда в наимоднейших джинсах с разрезами на коленках.

Значит, справка о гетеросексуальности, офисный костюм бордового цвета и прическа в стиле «советская мадам Помпадур» – это наше будущее?

К нам относятся как к невоспитанным детям – прививают нам начальные правила гигиены, показывают, как одеваться, проверяют на опасные болезни, скоро, возможно, форму введут. Такая покровительственно-презрительная интонация власти по отношению к университетской интеллигенции отчетливо видна во фразе замминистра образования Вячеслава Никонова, который на селигерском форуме рассказал присутствующим о молодом и активном сотруднике:

«Потому-то этот парень и зарабатывает побольше многих профессоров, которые неактивны и где-то пьянствуют…».

Перед нами маячит перспектива частичного возврата к так и не забытому прошлому. Знамя сохранения традиций высоко держит Академия наук. Именно там в трудовом договоре до сих пор присутствует любимый сотрудниками вопрос —

«служили ли вы в партизанских отрядах?».

"Роснано" заподозрили в уклонении от уплаты налогов и выводе миллиардов в оффшоры
Опубликовано irix в 5 сентября, 2014 - 09:56

Налоговые проверки начались сразу в трех компаниях, входящих в структуру «Роснано» – ООО «Роснано Капитал», ЗАО «Пластик лоджик» и ООО «Усолье – сибирский силикон» (УСС). В пресс-службе ФНС России подтвердили, что в указанных компаниях «проводятся мероприятия налогового контроля», однако отказались раскрыть подробности, ссылаясь на налоговую тайну.

Компании подозревают в уклонении от уплаты налогов и выводе денег за рубеж. Проверки проводятся на основании переданных в территориальные органы Федеральной налоговой службы (ФНС) материалов Счетной палаты и Генеральной прокуратуры.

Ранее депутат Госдумы Оксана Дмитриева направила запрос в Генпрокуратуру Юрию Чайке с просьбой провести тщательное расследование деятельности госкорпорации, взяв его под личный контроль. По ее подсчетам, в деятельности корпорации есть не менее десятка составов преступлений. Запрос основывался на данных закрытого отчета Счетной палаты, проверка которой закончилась еще в 2013 году, а глава «Роснано» Анатолий Чубайс тогда заявил, что это исключительно пиар депутата, пишут «Известия».

В отчете указывалось, что УСС (проект производства поликристаллического кремния) и группа ее дочерних компаний, принадлежащая зарубежному оффшору Sherigo Resources Limited (доля «Роснано» – 58,2%), активно заключала фиктивные договоры с поставщиками для необоснованного возмещения НДС из госбюджета, а также при расчете налогов не брезговала липовыми расходами, чтобы сэкономить на налоге на прибыль.

«Политика, проводимая УСС на заключение договоров на поставку и покупку различной продукции с аффилированными лицами, зарегистрированными в оффшорных странах, содержит в себе: признаки отмывания и легализации средств, формального документооборота между организациями с целью получения необоснованной налоговой выгоды в виде налоговых вычетов по НДС и занижения налогооблагаемого дохода в результате намеренного включения дополнительного контрагента; необоснованного возмещения НДС из бюджета при экспортно-импортных операциях», – отмечал в отчете аудитор Счетной палаты Сергей Агапцов.

В настоящее время проект УСС, в который «Роснано» вложило 12,4 млрд рублей, закрыт, его штат сокращен. Как указывал в своем отчете Агапцов, «можно предположить сценарий "вынужденного» банкротства предприятия".

«В данной ситуации особенно поражает молчание местных властей. На его глазах перспективное предприятие не платило налогов, а в конце концов его обанкротили, деньги выведены за рубеж, сотни людей остались без работы, при этом власти даже не требуют привлечь к ответственности виновных», – возмутился депутат Госдумы Андрей Крутов.

Аналогичная ситуация, по данным аудиторов, сложилась и с другими проектами – «Plastic Logic» и «Роснано Капитал». Эти проекты объединяет то, что под разными предлогами вложенные деньги были выведены из России и не вернулись назад: ни денежными средствами, ни технологиями. При этом немалая часть вложенных средств традиционно осела у различных посредников – зачастую по фиктивным договорам.

Известно, что еще в 2011 году Анатолий Чубайс представил Владимиру Путину этот экспериментальный гаджет «Plastic Logic» и пообещал, что вскоре он заменит весь комплект учебников для школьников. Но не прошло и года, как проект был закрыт из-за «отсутствия экономической целесообразности». Аудиторам пришлось провести целое расследование, чтобы понять, куда исчезли миллиарды, выделенные на создание инновационного гаджета. Как выяснили представители СП, осенью 2010 года «Роснано» купило за 7,1 млрд руб. 44% акций ирландской «Plastic Logic Holding». Затем средства почти сразу же переводятся в «Plastic Logic Luxemburg». Тем временем в России учреждается ЗАО «Пластик Лоджик», которое под поручительство «Роснано» берет кредиты в банках на 5,7 млрд руб. и тут же выдает их в качестве займа компании «Plastic Logic Luxemburg» под льготные проценты до 2020 года. На эти кредитные деньги «Plastic Logic Luxemburg» покупает акции своего кредитора – российского ЗАО «Пластик Лоджик».

В результате реализации этой схемы никаких технологий закуплено не было, завод в Зеленограде так и не построен, зато на счетах зарубежной «Plastic Logic Luxemburg» осело более 5 млрд руб, а на счетах российского ЗАО, которое напрямую даже и не принадлежит «Роснано», осталось к 2013 году всего лишь 620 млн руб. – к такому выводу пришли аудиторы СП.

В качестве подозреваемых уже привлечены некоторые топ-менеджеры «Роснано». Они обвиняются в рамках возбужденного уголовного дела по ч. 4 ст. 160 («Присвоение и растрата») и ч. 3 ст. 285 («Злоупотребление должностными полномочиями») Уголовного кодекса. Всего по проектам «Роснано» возбуждено и расследуется шесть уголовных дел.


Источник(и):nanonewsnet.ru

«У нас серьезные шансы обогнать весь мир»

Опубликовано irix в 19 августа, 2014 - 11:17

27-летний российский ученый Максим Никитин, опубликовавший статью в самом престижном в мире журнале по нанотехнологиям, рассказал «Газете.Ru» о проблемах заказа и доставки реагентов, без которых не могут обходиться разработки в области наук о жизни. Чтобы не упустить приоритет, он работал по 70 часов в неделю, потратил на реагенты около $20 тыс. семейных денег, а часть экспериментов провел дома, так как работать в институте ночью не позволяла охрана.

— В чем суть вашей работы, опубликованной в Nature Nanotechnology?

— Мы разработали метод для превращения любой нано- или микрочастицы в миниатюрный «биоробот», способный самостоятельно принимать решения — например, надо ли взаимодействовать с клеткой. Мы научили частицу вычислять любую функцию из функционально полного набора логических функций («ДА», «НЕТ», «И» и «ИЛИ») для двух операндов-биомолекул. Теперь, скажем, наночастицы могут осуществлять доставку лекарств к клеткам на основе анализа сразу нескольких параметров. Кстати, наш метод — единственный, который при вычислениях полного набора логических функций может обходиться без использования ДНК.

— Для лечения каких болезней можно применять вашу систему?

— Говорить о лечении пока рано, но для терапии заболеваний наша разработка – базовый кирпичик в фундаменте создания принципиально новых, «умных» лекарственных агентов. Чтобы пояснить возможный потенциал таких агентов для широкой аудитории, приведу очень упрощенные примеры. «Умные» агенты могли бы следить за составом крови и генерировать инсулин, когда выполняются два условия одновременно: высокий уровень сахара и невысокий уровень инсулина (результат логической функции «А и не Б» равен 1). Как только уровень инсулина нормализуется, генерация инсулина прекращается. Другой пример – нарушение свертываемости крови. К сожалению, у многих людей есть такая проблема…

— …я тут же вспомнил больного гемофилией царевича Алексея…

— Ну это крайний случай. Например, в случае повышенного риска тромбообразования «умные» лекарства могли бы оказать неоценимую помощь, регулируя концентрацию антикоагуляционных агентов в крови. Хотя их потенциал, безусловно, не ограничивается этими двумя примерами.
Что же касается использования метода для сложных анализов крови — это, возможно, уже завтрашний день, хотя это уже вопрос быстрого развития бизнеса, конкуренции с другими методами и т.п.

— Это редкий случай — публикация в таком престижном журнале, как Nature Nanotechnology, сделанная целиком российскими авторами. Неужели дела в российской науке так наладились за последние годы?

— Мне, конечно, очень повезло с хорошими коллегами. Но хотелось бы подчеркнуть, что в области нанобионаук (в хорошем смысле «нано», а не в том, в каком у нас в стране зачастую употребляется это слово) сейчас огромное количество хороших идей, которые лежат буквально на поверхности, просто еще не дошли руки на Западе, и которые может осуществить аспирант чуть ли не в одиночку. Мне кажется, это уникальная ситуация – уникальное время с уникальными возможностями, которые нельзя пропускать.
Мы реально можем в этой области обогнать весь мир. Но у нас есть большая проблема: слишком долгая доставка реагентов в Россию.

Я специально посчитал: притом что я в среднем работал по 70–80 часов в неделю с одним выходным в месяц, необходимым, чтобы не притуплялось внимание во время экспериментов, работа продвигалась где-то в шесть раз медленнее из-за проблем с доставкой реагентов, чем она могла бы идти, если бы реагенты у меня появлялись столь же быстро, как у ученых в других странах. Шесть раз — это очень много в современной научной гонке.

— Отечественных реагентов совсем нет?

— Надо понимать, что передовая наука требует использования (я бы даже сказал, основывается на использовании) крайне редких реагентов. Редки эти реагенты либо из-за того, что они нужны крайне малому количеству исследователей, либо из-за секретов ноу-хау. Соответственно, каждый такой реагент производится зачастую лишь одной или двумя фирмами в мире, а иногда даже отдельными научными лабораториями, которые впервые получили вещество и продают их другим ученым. И тут Россия не в каком-то особом положении. Так, например, я знаю одну очень успешную нашу лабораторию, которая производит определенные антитела лучше всех в мире, и весь мир активно покупает эти антитела у этой лаборатории, правда, через компанию в ЕС.

Помимо таких маленьких фирм, в мире сложилась удобная система из нескольких глобальных производителей и поставщиков, которые хранят и доставляют широкий диапазон реагентов для научных исследований. Они не только производят какие-то вещества, но и осуществляют функции дистрибьюторов многих маленьких фирм-производителей, что делает их продукты намного более видимыми на рынке.
Основная проблема заключается в том, что если я заказываю реагенты по стандартным каналам, как это предусмотрено существующей в отечественной науке системой, обычно на доставку реагентов уходит минимум месяц – иногда это три месяца. Для меня рекорд – девять месяцев.

Именно столько я ждал реагент, доступный на складах фирмы-производителя. Кроме того, мы вынуждены очень сильно переплачивать российской фирме-посреднику, которая везет реагенты из-за рубежа, и при этом совершенно не ясно, в каком состоянии будут довезены эти дорогостоящие вещества. В частности, однажды мне нужно было заказать реагент, который теряет свои свойства уже через две недели, если температура достигнет плюс 4. Хранить его надо при минус 70 и ниже. Все московские фирмы-посредники сказали, что привезут реагент в течение 90 дней. Вопрос: в каком же состоянии доедет этот реагент? И если он не сработает, будет очень трудно понять, в чем причина: он испортился во время транспортировки или это моя научная гипотеза не работает?

— Как же вы решали эти проблемы сейчас, в процессе работы по нынешней статье?

— Конечно, достать какие-то базовые реагенты типа NaCl (поваренной соли) — совсем не проблема, какие-то реагенты уже на завершающей стадии работы над статьей мне дали добрые люди из нашего института (ИБХ РАН) и ИНБИ РАН, за что я им очень благодарен. Но подавляющее большинство сложных реагентов, таких как частицы, белки и пр., я покупал за чисто личные деньги и наладил такую систему доставки, которой мог бы позавидовать даже DHL. Дольше двух недель у меня доставка времени не занимала.

— Что же это за система?

— Самый простой случай — когда я ездил за рубеж на конференции сам. Я тогда заказывал реагенты в свою гостиницу, либо друзьям или коллегам на конференциях, и привозил их с собой. Наверное, самая сложная комбинация — когда я организовал доставку знакомому в США, он передавал доставленное другому человеку в Европе, и тот уже привозил сюда.

Основная проблема с таким методом в США состоит в том, что большинство крупных компаний категорически не высылают реагенты на домашние или гостиничные адреса и требуют только юрадрес. В какой-то момент я договорился, что реагенты доставят знакомой моих друзей в IT-компанию, на их юридический адрес. Я обещал, что привезут две маленькие пробирочки по 1 мл каждая, а фирма, не сообщив мне, выслала все с сухим льдом (на всякий случай). В результате привезли два больших контейнера в красной изоленте и со всевозможными бирками — «Хрупко», «Скоропортящееся» и т.п. Коллеги после этого смотрели на мою знакомую очень косо.

На данный момент, чувствую, я уже напряг, пожалуй, всех своих друзей. Больше напрягать некого, так что такой системы для следующей публикации я точно не смогу организовать, да и моральных сил на такое нет.

— А в России в чем проблемы с доставкой реагентов?

— Первое — это то, что наши академические институты не берутся за закупку реагентов за рубежом, т.к. у них отсутствуют специалисты по работе с таможней. Наверняка есть и другие препятствия, о которых я даже не догадываюсь, поэтому все реагенты обычно заказываются через российские фирмы-посредники. При этом возникают уже две реальные проблемы. Одна состоит в том, что фирмы ждут, пока организуется партия заказов, чтобы не гнать машину из-за рубежа с одной пробиркой. В результате они производят закупки не чаще чем один раз в месяц, под Новый год – чуть чаще, там заказов больше, т.к. всем надо успеть потратить пришедшие из бюджета деньги, поэтому машины комплектуются быстрее. Раз в месяц – это если речь идет о закупке со складов в Германии. Если же пытаться через них купить реагенты не из Германии и, в особенности, из малых фирм, стандартный срок поставки – 90 дней (хотя в реальности этот срок может существенно увеличиться). Другая проблема – это накрутка цен по сравнению с ценами тех же реагентов за рубежом. Наценка может быть более чем в два раза.
То есть мы платим государственные деньги, которые, по сути, идут на обогащение перекупщиков и совершенно не обслуживают науку.

Кроме того, конечно, есть вопросы с таможней. Так как мы работаем через перекупщиков, мы не знаем, насколько тормозит процесс таможня.

— А во сколько, если не секрет, обошлось ваше исследование?

— Ну, если не считать зарплату и базовые биохимические реагенты вроде NaCl и т.п., то на более сложные реагенты я потратил примерно $20 тыс.
Причем это были деньги мои и моей семьи.

Никакими фондами эта работа не поддерживалась.

— Понятно. А что же, на ваш взгляд, делать, чтобы улучшить ситуацию с поставкой реагентов?

— У меня есть некое решение, которое хочется предложить. Нынешнее исследование я решил делать три года назад, поговорив с Дмитрием Анатольевичем Медведевым. В 2010 году я участвовал в Зворыкинском проекте. Тогда только объявили о создании «Сколково», а его победитель должен был стать резидентом. Было как раз объявлено об отдельной быстрой таможне для «Сколково». Меня это очень привлекло, и я решил участвовать в этом конкурсе. Правда, победителем не стал, но стал финалистом. А спустя полгода я удостоился чести быть приглашенным на заседание комиссии по модернизации 24 мая 2011 года в качестве участника «круглого стола» (как молодой ученый). После окончания официальной части и трансляции Дмитрий Анатольевич спросил, желает ли кто-нибудь что-нибудь добавить. Тогда я, представившись (аспирантом МФТИ), рассказал о том, что есть такая проблема с реагентами. Меня приятно удивила последовавшая достаточно подробная дискуссия между Медведевым, Собяниным и другими высокопоставленными лицами.

— А какое было резюме у этой дискуссии?

— Было сказано, что в Курчатовском институте создается отдельная таможня для научных нужд, и, если это пойдет удачно, она будет обслуживать все остальные научные учреждения.
Но, по моей информации, пока воспользоваться услугами данной таможни ученые из других институтов не могут.

Собственно, я тогда понимал, что это одна из просьб тысяч людей и тысяч ученых, направленных в правительство. Понимал, что на фоне просьб ведущих ученых мнение аспиранта малозначимо. Появилось желание усилить свою позицию, показав, что мое мнение может быть небезынтересным для общего дела. Я видел, что за последнее время практически все российские экспериментальные работы в области наук о жизни, life science, опубликованные в лучших журналах с наиболее высокими импакт-факторами так или иначе сделаны с участием тех, кто работает на Западе. Как человек, который непосредственно стоит у лабораторного стола и знает, как сделать руками какую-то работу (а до этого у меня были работы в таких престижных журналах, как PNAS и ACS Nano), я считаю, что основная проблема в этой области — это как раз реагенты. Деньги на работу найти можно. А вот без реагентов сделать работу нельзя. Вот и возникла идея рискнуть своим временем…

— …и деньгами…

— …и много чем другим, чтобы показать, что если решить проблему с реагентами, то в России можно выполнять исследования на переднем крае мировой науки целиком силами российских ученых. Тут надо оговориться. Конечно, я активно поддерживаю международное сотрудничество в науке. Однако во всех развитых странах выходят публикации, выполненные как с участием ученых из других стран, так и сделанные учеными исключительно из данной страны. А у нас в стране в последние годы в лучших журналах в области life sciences выходят статьи только с зарубежным участием или аффилиацией. Хотя пионерские работы профессоров Сергея и Константина Лукьяновых и Дмитрия Чудакова из ИБХ РАН, Сергея Недоспасова из ИМБ РАН и других выдающихся ученых, работающих в нашей стране, конечно, вызывают искреннее восхищение.

На тот момент у меня в голове крутилось несколько интересных идей, поэтому я выбрал одну из них и начал над ней работать. Я понимал, что вероятность успеха мала и затея похожа на авантюру, поэтому я никого не привлекал к этой затее, пока не убедился в том, что она жизнеспособна. Поначалу эти исследования были исключительно побочной деятельностью относительно других обязанностей. Поэтому пришлось работать много: 70–80-часовая рабочая неделя стала нормой. Буквально через две недели после первых экспериментов я понял, что если бы у меня была возможность купить необходимые реагенты, можно было бы всю работу сделать за два месяца, и оставалось бы только написать статью.
В какой-то момент я неделю размышлял, не стоит ли все-таки уехать за границу на два месяца, сделать работу, не имея головной боли с реагентами, и опубликовать ее. Но решил, что я молодой, могу один раз рискнуть и попробовать «что-то изменить».

Заказывать отсюда такие реагенты, которые мне были бы нужны в идеале, я боялся по финансовым и логистическим соображениям. Это были очень дорогие вещества (около $2500 на один-два эксперимента). Если их заказывать по стандартным каналам с грантовских денег, мне бы пришлось, скорее всего, ждать 90 дней, чтобы их довезти и попробовать, чтобы понять, работает ли моя научная гипотеза, а потом — еще 90 дней, чтобы получить их в достаточном количестве для обстоятельной работы. В итоге ушло бы полгода до начала настоящих экспериментов. Поэтому пришлось выбирать схемы постановки экспериментов по соотношению вероятность успеха/дешевизна. Это, конечно, отрицательно сказалось и на скорости, и на результате. В конце концов, такой подход заставил меня показать биокомпьютинг с «неинтересными» модельными веществами, то есть теми, у которых нет биомедицинской значимости. Думаю, без потери приоритета у меня не было шансов продемонстрировать работу метода для отслеживания, скажем, диабета. А сделать я это не смог только потому, что был вынужден работать на дешевых реагентах. Соответственно, это сильно усложнило публикацию данной работы.

В какой-то период в погоне за доступными реагентами мне пришлось работать с подаренным мне белком протеазой (этот белок со временем сам себя «разгрызает»). Это белок хранился с 1990 года и за это время успел уже себя существенно «разгрызть». Мне пришлось мучительно придумывать какую-то методологию, чтобы постараться увидеть сигнал от остатка «неразгрызенного» белка, несмотря на вредный сигнал «разгрызенного».

— С какими еще проблемами вы столкнулись, пока работали над статьей?

— Был период, когда мне надо было следить за экспериментом порядка 20–24 часов непрерывно. Но, скажем, в Институте общей физики (ИОФРАН) очень неудобная система для работы в выходные и после десяти вечера. В Институте биоорганической химии (ИБХ) в тот период охранники даже грозили отобрать пропуск. Надо, конечно, отметить, что в ИБХ очень хорошее руководство, мне очень повезло там работать. В итоге проблему с ночной работой там решили. Другое дело, что на это потребовалось какое-то время.
Но пока вопрос решался, пришлось ставить эксперименты дома, чтобы не обогнали трудолюбивые китайцы.

— Какой же план решения ситуации с реагентами у вас есть?

— Когда я работал над статьей, Юрий Мильнер как раз учредил сначала премию по фундаментальной физике, а потом — премию по наукам о жизни. И если бы Мильнер или другие наши меценаты, которые поддерживают российскую науку и образование (Зимин, Потанин, Абрамов и другие), организовали бы бесприбыльную организацию, которая два раза в неделю отправляла бы машину с реагентами из-за рубежа в Россию, независимо от того, заказана одна пробирка или целая машина, это уже кардинально бы сократило ожидание. Кроме того, было бы прекрасно, если капитал такой организации позволял бы предоставлять временные кредиты, т.е. везли бы реагенты сразу по запросу ученого, пока тот оформляет документы для закупки и т.п. Хотя совсем идеальный вариант — это мини-гранты со специальным статусом, позволяющим быстро доставлять из-за рубежа малое количество, но очень нужных и срочных реагентов, по крайней мере для начала (в порядке эксперимента) для тех ученых, кто публикуется в настоящее время в журналах с высоким импакт-фактором.

Если говорить о возможных изменениях со стороны законодательства и государства, то понятно, что решить проблему целиком и сразу, наверное, невозможно. Но у меня были бы такие предложения. Прохождение следующих поставок реагентов из-за рубежа следует проводить с минимально возможным таможенным оформлением (по срокам и по процедуре):

Статус «Адресован аккредитованному агенту». Аккредитовать организации или конкретных ученых, к которым есть определенное доверие, например, ученых, у которых есть статьи в журналах с высоким импакт-фактором или им выдан грант для закупок реагентов в облегченном режиме (чтобы исключить недобросовестное поведение лиц, не дорожащих своей «научной репутацией»).
Статус «Закупка по аккредитованному мини-гранту». Выделить мини-гранты (хоть по 50–100 тыс. руб. в год на лабораторию), на которые можно в срочном порядке закупать за рубежом и быстро получать только реактивы (или сложные расходники типа гель-фильтрационных колонок).
Статус «Тестовая фасовка». Это закупка реагента в минимально возможной фасовке для тестовых экспериментов от ограниченного круга мировых фирм-производителей, которые распространяют продукцию только для научных целей. Если есть опасения, например, масштабных растрат недобросовестными лицами или ввоза большого количества какой-либо смежной продукции, в крайнем случае, можно ограничить ввоз каждого реагента одним граммом или ввозом 10 реагентов по 10 миллиграмм (!) каждого один раз в две недели, что уже сильно облегчит ситуацию.

Я еще раз повторю, что в этой области есть огромное количество хороших идей, которые еще лежат на поверхности и, осуществляя которые, Россия может стать одним из мировых лидеров.

Но для этого сначала нужно решить проблему с реагентами.

— Желаем вам удачи с борьбе за оптимизацию доставки реагентов и в дальнейших исследованиях!

— Спасибо. В заключение, если это возможно, я бы хотел через ваше издание обратиться к Станиславу Говорухину.

— Неожиданно!

— Дело в том, что я недавно посмотрел его фильм «Не хлебом единым». В нем он рассказывает о неком учителе, который изобрел нечто революционное и потом пытался провести свои идеи в жизнь, несмотря ни на какие проблемы и трудности. Мне показалось, что Станиславу Сергеевичу небезразлична судьба ученых, и, поскольку он имеет определенный вес — ведь он и депутат, и доверенное лицо президента, — может, он мог бы помочь нам сообщить «наверх» о проблеме с реагентами. В конце концов, должны же быть Ростиславы Петровичи (герой Александра Розенбаума в фильме) в реальной жизни! А завершить это интервью я бы хотел цитатой из пьесы Бертольда Брехта «Жизнь Галилея»: «Даже торговец шерстью должен думать не только о том, чтобы самому подешевле купить или подороже продать, но еще и о том, чтобы вообще беспрепятственно могла вестись торговля шерстью».


Источник: nanonewsnet.ru/articles/2014/u-nas-sereznye-shansy-obognat-ves-mir